До хруста сжимаю челюсть и цежу сквозь зубы:

– Уходи. Проваливай. Сейчас же.

Опустив голову и спотыкаясь, Татьяна медленно проплывает к выходу.

– Я всё исправлю, всё исправлю, – уходя, тихо повторяет она. – Верь мне.

Глава#36. Витя

– Нагрей воды, сынок. Мне холодно. Мне очень-очень холодно.

Я слышу шум воды. Он вонзается мне в мозг и разрывает перепонки. Я слышу женский крик. Где-то там, в жуткой комнате, стены который проедены плесенью, ржавчиной и нестерпимыми муками, стонет мама. Мои вены горят пламенем, сердце выжимает, как губку. Я слышу плачь. Узнаю в нём Варю и открываю глаза…

Тюремная коробка – обезьянник – что-то вроде кунсткамеры. Моя душа вырывается наружу, а тело бьётся об стены. В больной голове мелькает один и тот же эпизод: разочарованный взгляд Вари. Она не поверила мне. И не верит сейчас. От этой мысли свербит под кожей. Кости ломает. Выворачивает внутренности. Подобное я чувствовал при сильнейших приступах ломки и думал, что больше не прочувствую адское мучение. Но оно вернулось, как и желание избавиться от невыносимой ломоты.

– Оп, проснулся зверёныш, – звучит мерзкий, разорванный в клочья, скрипучий, как прогнивший пол, голос. – С собеседником покозырнее будет.

С трудом отрываю голову от лавки и щурясь, осматриваюсь. Следственный изолятор, требующий капитального ремонта. Жуткая вонь: едкий табак и сырость. Догнатый товарищ капается в умывальнике, словно ищет в нём выход.

– Эй, дружище, неважно выглядишь. Бледный, как смерть, башка пробита. Но у меня есть чем взбодриться, – на костлявых ногах он приближается ко мне и трясет перед лицом пакетом с наркотой. – Будешь?

Всё моё тело, каждая мышца откликается на сие угощение. Чувствую себе безвольной мартышкой, готовой накинуться на лакомство. При одном лишь виде вещества сносит голову. Рассудок теряется. Ощущаю его власть над мной. Прошло слишком мало времени, чтобы я мог побороть влечение…

– Ты сможешь, Витя. Ты справишься.

Трясу головой, возвращая себя в сознание.

– Тебя как звать? – откашливаясь, спрашиваю я.

– Петя.

Мои ноги касаются бетонного пола. Прорабатываю шею и руки. Поднимаюсь и с неким сожалением смотрю на наркошу.

– Так вот прости меня, Петя. У меня нет другого выбора. Уверен, ты меня поймёшь. Дружище.

– О чём ты? – моргает он.

– Об этом.

Бью его сильно, даже не стараюсь быть ласковым. Не хотел мараться, но он не оставил мне выбора. Теперь орёт, как резанный, неосознанно помогая моему плану свершиться. На крики прибегают ряженные и уводят искусителя из «рая». А потом бьют меня. Да так настырно, не жалея, будто жизнь им испортил. Отключаюсь.

– Помоги мне, Витя. Мне холодно. Не оставляй меня, сынок.

Дурные картинки снуют перед глазами. Я снова и снова прибываю в агонии. Не понимаю где сон, а где реальность, но плохо так, что хочется исчезнуть. Колючий озноб пробирает до костей. Голос мамы режет по живому тупым лезвием.

– Как ты мог, Витя? Почему снова меня оставил? Ты лгал мне всё это время.

Я был готов жить в вечной ломоте, но только не слышать голос Вари. Разочарованный, наполненный ненавистью и обидой.

– За что ты так со мной? За что, Витя? – дьявольской мелодией разносится в голове. – Ты обманул меня. Предал. Снова. Твоя мать была права. Ты не достоин жить. Ты – чудовище. Больное и бесчувственное. Ненавижу тебя.

Так длится несколько часов, быть может дней. Это мой бред. Это мой Ад. Из него нет выхода. Я сломлен.

– Звягин, на выход! Вставай, лоботряс, за тобой приехали! – продолжает играться коварное сознание. – Не на курорте, дома выспишься! Вали, а то передумаем!

Глава#37. Варя

Пять месяцев спустя. 31 декабря, город Брянск

Терапевтическое сообщество «Твой шанс», поддержка наркозависимых

Аванзал, 19:46

– Тарасова, я пошёл на безумную авантюру, позволил превратить свою клинику в место для проведения идиотских утренников, даже умудрился вложиться в карнавал имбецилов, а ты не можешь выполнить элементарную просьбу?! – кипятится Гена, с ужасом наблюдая за группой алкоголиков, которая столпилась у входа в аванзал.

Новички ребцентра походят на оголодавших дикарей, они с трудом сохраняют дистанцию – остаются вне помещения и с животным предвкушением наблюдаю за подготовкой к праздничному банкету.

– Сейчас проводок на гирлянде скручу и решу проблему, – обещаю я, с задумчивым видом разбираясь с несложной электрикой. Вредные контакты не желают скрепляться, но после нескольких манипуляций с зажигалкой и изолентой, пластмассовая красавица мелькает разноцветным огоньками, чем-то похожими на наглядный пример короткого замыкания.

Я дивлюсь, испытывая неприкрытую гордость. Командир восхищён не меньше, но продолжает старательно вредничать.

– Если это подобие на ёлку вспыхнет, ты автоматически уволена, – в миллионный раз повторяет начальник. Он грозится увольнением по несколько раз на дню, отчего его угроза перестала иметь какое-либо значение. Гена не отпустит меня. Уже нет.

Мне понятен его нервоз. Я имела наглость уговорить его на проведение праздника в стенах ребцентра, что изначально считалось полным безрассудством, а для большей части больных – искушением. Но мне эта затея показалось удачной, ведь она несла позитивный настрой и могла объединить вновь образовавшуюся семью ещё зелёных зависимых; могла объединить мою семью, вновь образовавшуюся.

– Варя, ты видела Арину? – беспокойно интересуется отец, расставляя разнокалиберные тарелки по длинному столу. Его движения неуклюжие. Всё буквально валится из рук. – Она только что стояла возле стойки с заспиртованными органами и внезапно исчезла. Боюсь, ребёнку здесь гулять небезопасно. Вдруг, проглотит что?

Я целую отца в щёку, всеми фибрами благодаря за неоценимую помощь.

– Тебе не о чем переживать. Прозвучит странно, но это самое безобидное место, которое только можно представить, – звучит неубедительно и я дополняю: – На улице снег хлопьями. Она гуляет.

– Поверю на слово, под твою ответственность, – выдыхает отец. – Помоги мне разобраться с закусками. В вашей кладовой полная неразбериха. Сушёные финики, постная нарезка, маринованные патиссоны… Такое вообще к столу подают?

– Здоровая пища – то, что нужно для слабого организма, – безынтересно повторяю присказку благотворителей, вручивших новогодний паёк. – Да и денег на индейку Гена пожадничал. Именно поэтому я попросила тебя скупить весь оливье в магазинах.

Михаил Тарасов раскладывает приборы и украдкой поглядывает на занимающихся магнитофоном наркозависимых. Это не страх. Они для него – инопланетяне.

– Так ты поможешь? Чувствую себя слепым кротом в карточном лабиринте.

– Обязательно, пап. Как только отправлю алкоголиков по комнатам, настрою телевизор в холле туберкулёзников, помогу кайфушникам с аппаратурой и сразу к тебе.

Мужчина, что когда-то порицал мне не гулять возле проезжей части, теперь смотрит на меня заморенным взглядом.

– Боже, никогда бы не подумал, что услышу подобное от собственной дочери, от своей маленькой девочки. Эх, а когда-то ты боялась духового шкафа.

– Он шевелил дверцей и был похож на огнедышащего монстра, – улыбаясь, оправдываюсь я и бегу поскорее выполнить свод указаний от Геннадия.

Сегодня воздух ребцентра звучит по-особенному; нет аромата свежей хвои, нет цитрусовых ноток, нет даже хлора. Пахнет радостью, теплом и уютом. Безумно приятно наблюдать за улыбками людей, которые давно утратили вкус эндорфина. Очевидно, их пугает появившееся чувство жизнерадостности, но они охотно принимают его в своих изувеченных сердцах. Радуются поющим ангелам и заворожённо наблюдают за играющими бликами гирлянд, как самые наивные, уязвимые дети.

– О, Варька, а ты куда намылилась? Репу начесать решила? – в дверях натыкаюсь на Анатолия, он как и прежде сопровождает экстравагантную барышню, вот только к аристократическому лексикону до сих пор не проникся. – Так лохматой, доча, будь. Нам так привычнее.